День сурка. Бесконечный бег по кругу. И этот круг ничто иное, как один из кругов ада. Иначе мою жизнь назвать нельзя. Не жизнь, я сильно преувеличила, скорбное существование. Эти двадцать четыре часа каждый раз тянутся неимоверно долго, словно мечтают иссушить меня до последней капли крови. Да я, признаться, и не была бы против. Но все попытки тщетны. Отсутствие сна лишь сильнее затемняет круги под моими глазами, отсутствие еды делает талию уже. И всё это вкупе нисколько не приводит меня к финишу. Чего говорить, моя никчёмная попытка самоубийства была похожа на фарс. Лезвие было не слишком острым, уверенность в своих действиях так вообще просто никакой. С тех пор руки у меня трясутся при каждой удобной и неудобной возможности, челюсти скрипят, а глаза наполняются слезами. Стоит только вернуться мысленно в свои тяжелые воспоминания. Нет, даже если бы удалось стереть память я бы ни за что не смогла избавиться от посттравматического синдрома. Я вся сама просто ничтожна, от макушки до пят. Я прогнила. Мне нужно держаться подальше от людей. Я приношу им только одни неприятности. Да! Ни к чему вообще выходить из квартиры. Достаточно того, что раз в неделю курьер приносит мне продукты. Ну правда..
Я стою перед зеркалом в ванной, вцепившись в края раковины так сильно, словно жду, когда во мне появятся силы Халка и я раскрошу фаянс к чёртовой матери. Зубы я сейчас сжимаю практически также. И, кстати, за них стоит беспокоиться куда сильнее. Поход к стоматологу и столь мизерное расстояние между лицом врача, его ассистента и моим открытым ртом брррр Одно только представление бросает меня в пот. Разожми зубы, Фрида, перестань давить нижней челюстью в верхнюю. Ты и так паршиво питаешься, хочешь ещё и беззубой остаться, чтобы остаток жизни на пюрешках? Я нервно хихикаю в лицо своему отражению, осознавая, что попытки развеселить, расшевелить саму себя едва ли могут закончиться успехом. Этот страх и нежелание ведь имеет какую-то научную формулировку.. Точно имеют! Фобия какая-то, когда страшишься покинуть территорию своего дома. Не успокоюсь, пока не загуглю. Смешно, как будто я бы без этой мысли смогла успокоиться. Тем временем, как с левого плеча спадает растянутая серая футболка, правая рука тянется к полочке, на которой толпятся маски, скрабы, пилинги, крема и прочая дрянь, которой я сто лет не пользуюсь. Всё это косметическое безобразие с естественно с год как истёкшим сроком годности потеснил мой айфон. Я поднимаю его с полки, снимаю блокировку и практически со вздохом облегчения разрываю сама с собой зрительный контакт. Пальцы уже судорожно набирают запрос в поисковике. Общаться с Сири я не хочу. Пожалуй, название этого страха тоже стоит поискать потом. Хотя, я думаю, общение с людьми и с Сири примерно одно и то же. Страх выходить из дома.. Агорафобия. Надо куда-то записать, я забуду. И буду искать в какой-нибудь неподходящий момент. Я всё ещё не хочу думать о том, что вот-вот мне придётся выйти на улицу. Получив новый импульс, мой воспалённый мозг толкает мой двигательный аппарат в сторону спальни, где на тумбочке возле кровати покоится ручка. Я послушно поднимаю её и карябаю на запястье найденный термин. Как будто мне действительно пригодится это название. Но вдруг.. вдруг сегодня придётся говорить.
Живот сводит и только я опускаю ресницы, как сознание поражают кадры жутких воспоминаний о том, как я очнулась посреди потерпевшего крушение самолёта. Я распахиваю глаза и понимаю, что мне тяжело вздохнуть. Словно я снова оказалась там, где запах гари и смрада обугленных тел шокировал все рецепторы, где всё, что я могла, так это желать своей скорой кончины. Но я выжила! Для чего? Кому это было нужно?? Я не чувствую собственного тела также, как тогда. Всё превращается в дикую боль только через какое-то время. Именно тогда секунды становятся для меня минутами, а минуты часами. Время тянется как смола, заставляет кровь стыть.. Я выдыхаю прежде, чем снова закрыть глаза, чтобы увидеть другие кадры, задолго до. Я и Дрейк, наши первые встречи наедине, те моменты, которые хотелось растянуть на долгие часы, дни и недели, когда кожа была наэлектризована, кровь бурлила, глаза горели, а тело нуждалось в постоянной непрекращающейся ласке. Только держи мою руку и не отпускай. Только держи.. Руки машинально опускаются на живот и я ни на мгновение не могу себе дать возможности снова почувствовать это, потому чувствую только жуткую боль, мою вечную спутницу, которая буквально сейчас складывает меня пополам. Я вою, тут же глотая слёзы и задыхаясь и сползаю по стене, впиваясь ногтями в кожу вокруг пупка. Нет, я сильно преувеличила, слёз нет, я не знаю когда мои слёзные железы снова начнут работать как у нормального человека. Я скулю и глотаю свои болезненные стоны, боясь открыть глаза. Страшно признаться в том, что мне куда легче жить невыносимыми больными воспоминаниями, от их начала и до самого конца, нежели смотреть в новый день. Меня здесь нет. Нет меня. Я давно не существую. Я тень. Я призрак. Фрида ушла. Нет её..
В один миг я резко распрямляюсь и с трудом открываю глаза, глубоко вздыхаю. Слышу вибрацию телефона, но она знает, что я не возьму трубку. Мы давно не говорили. Нет, мама, у меня не хватит сил слушать твой пропитанный скорбью по потерянной дочери голос. Да, я существую. Но я всё равно, что умерла. И я даже не упоминаю тот факт, что совершила огромный грех своей попыткой самоубийства. Этот эпизод мы уже пережили и моя глубоко верующая мать ежедневно и еженощно вымаливает мою душу. А души нет, мам. Она умерла в том самолёте. Осталось жалкая оболочка, которая посредством какой-то упрямой инерции ещё теплится на земле, в сознании. Она всё знает, всё равно меня любит, но как прежде уже не будет. Я не буду как прежде. Ничего не проходит бесследно. И рубцы, исполосовавшие моё сердце неизменно кровоточат. Те краткие моменты, когда я забываюсь сном под таблетками, я проваливаюсь в чёрную дыру.
И так каждый грёбаный день. Часов с пяти утра пару часов уходит только на то, чтобы собрать себя по осколкам. Выиграть бессмысленный спор или просто сдаться. Моя оболочка требовала от меня каких-то действий. Родители опустили руки и поставили ультиматум, чтобы я начала выходить из дома. Они больше не давали мне денег. И чтобы у меня был дом, из которого я так не хочу выходить, мне нужно было работать. Я пару недель назад абсолютно безэмоционально, на автомате зашла в какое-то кафе, из которого довольно вкусно пахло круассанами (было раннее утро), и получила должность официантки. Никаких собеседований, проверок, медицинского обследования. Всё просто. И на земле. Я больше не парила, меня прибило к земле. Всей тяжестью моих потерь и боли.
Я уже выбиралась из душа, сушила волосы, а потом чистила зубы, с трудом разомкнув наконец челюсть. Все эти процедуры занимали слишком мало времени, ничтожно мало. Пожалуй, мне нужно больше занятий, чтобы как-то пережидать эти долгие часы суток. Я натягиваю какое-то цветастое платье, первое попавшееся, вытянутое бледными пальцами из шкафа. Не знаю почему я сегодня выбрала именно его, а не привычные джинсы и футболку. Просто. Наверное, чтобы в кафе прекратились бесконечные нотации по поводу моей не привлекающей посетителей одежды. Чем меньше людей заводит со мной разговор в течение дня, тем лучше. Кстати, если я так стремилась минимизировать общение с окружающим миром, то почему не выбрала какую-то более уединённую работу? Вопрос возникает очевидно. Что-нибудь в закрытом офисе или вообще на дому. Загвоздка в том, что всё упёрлось в тот факт, что кроме как улыбаться приветливо людям и быть полезной я ничего не умела. Я отлично умела соблюдать правила, действовать по заведённому графику. Я была обучаема, но чему-то новому сейчас учиться я точно не могла. Поэтому в принципе осталось всё как есть, "рыба или курица" стали более разнообразными, вот только улыбка доставляла мне неудобства. Словно в щёки впивались острые иглы и вот-вот из глаз хлынут слёзы. Но их не было. Я просто терпела. Я давно терпела. Пожалуй, вот чему я смогла научиться за последние полгода. Быть терпеливой. Фриде из прошлого этого не доставало.
Сегодня у меня первая смена, после мне ещё в компанию суицидников. Блин, я правда никак не придумаю как так нас правильно назвать, чтобы меня устраивало. Официальное название я даже упоминать не буду, не стоит, честно. Я повязываю фартук вокруг исхудавшей талии и намеренно не поднимаю глаза, когда вижу ноги своей напарницы. То, что я не здороваюсь и разговариваю с персоналом только по острой необходимости, уже никого не удивляет. Никто не пытается меня разговорить или пригласить куда-то. Хотя от Крис я долго пыталась отбрехаться. Она пришла в кафе всего дней пять назад и всё целые двое суток не могла взять в толк почему я её избегаю. Но теперь она только сверлит меня взглядом, что давно меня не трогает. Вероятно, ей кто-то объяснил ситуацию. И сейчас я без всякого интереса рассматриваю её туфли, только чтобы не встретиться с ней взглядом и не увидеть в её глазах выражение глубокого сожаления. Нет, увольте, я наелась. Тогда по логике вещей в обществе таких же как я, с потерянными взглядами, понимающих и не задающих лишних вопросов, мне должно быть легко и спокойно. Но только это так не работает. Я хожу в эту эээ группу уже целый месяц, каждую неделю по средам и воскресениям. Что это мне даёт? Я слушаю. Нет, я не ищу того, кому хуже и тяжелее, чем мне, мне не становится от этого хоть на йоту легче. Я просто обещала это делать. Психологу, родителям. Себе не обещала. Себе я уже ничего не могу пообещать и ничем помочь не могу. Во рту пересохло, надо выпить воды в подсобке. Не попросить же Сая на баре, для этого нужно говорить, а в горле пересохло.
Круассаны, эспрессо и вишнёвый сок. Я вывожу красивым почерком очередной заказ, поднимаю уголки губ в механической улыбке и разворачиваюсь на каблуках, чтобы отправиться передать записку на кухню и в бар. Там уже можно не улыбаться. Поэтому уголки губ тут же ползут вниз, как только я ухожу из поля зрения клиентов. Плечи опускаются, вся мускулатура тянет меня вниз. Несу заказ и снова словно заставляю кого-то поверить в то, что существую. Фальшь. Ничего и никому я не хочу доказать. Чаевых хочу, да. Черчиллю нужно купить корм и наполнитель в лоток. Автоматизм даже в поддержании жизни в собственном коте. Считать минуты до конца смены бесполезно. Пробовала сотни раз. Эффективнее всего и вовсе не поднимать глаза на часы, тогда будет хоть какой-то толк от этих вялых стрелок. Очередной заказ и аромат свежеиспечённых круассанов крутит живот. Пора перекусить. А значит, что где-то через час-два можно будет закинуть фартук в стиральную машину, сменить туфли на белые кроссовки и пойти пройтись до встречи с отчаявшимися.
Второй круассан разломлен мной напополам и отчаянно утрамбовывается во рту. Есть на ходу - призвание. Помним, что лишнее время в кафе способствует развязыванию языков коллег. А мне это совсем ни к чему. Я натягиваю кроссовки, потом объёмную тёплую кофту и ещё не прожевав свой скудный обед лечу в сторону выхода, удовлетворённо вздохнув, когда колокольчик на входе возвещает о том, что всё, всем можно расслабиться и не поддерживать мой вечный траур.
Зябко и я обхватываю себя за плечи, идя против ветра. Ещё где-то пара сотни шагов и я оказываюсь возле клуба, который арендует сборище всяких анонимных групп. Могу поспорить, что с алкоголиками бывает веселее. Впрочем, и в нашей тусовке есть "весельчаки". Например, Глен. Он умеет хохмить и шутить, чёрный юмор ему особенно удаётся. Однако, я осознаю, что это всего лишь удачно натянутая маска, когда на мгновение встречаюсь с ним взглядом. Потухшие взгляды здесь у всех. Даже у нашего куратора. Ещё бы, столько трагедий слушать два раза на неделе. Я усаживаюсь на стул возле Глена, кивнув ему на его приветствие. А потом парень начинает раздавать подарки. Точно, скоро ведь Рождество. Декабрь? Значит уже вторая половина. Дни давно перестали иметь для меня хоть какое-то значение. Мои пальцы внезапно начинает обволакивать тепло. Глен кладёт в мои руки шарф, яркий такой, полосатый. Алая полоса сменяется зелёной и так далее. Я зависаю, должно быть, больше обычного. А потом поднимаю на него взгляд и собираюсь с силами, чтобы.. - Спасибо! Да-да, чтобы просто напросто поблагодарить человека за неожиданный подарок. Я ничего ему не приготовила, никому не приготовила. Здесь никто не был мне близок, я ни с кем не общалась, я вообще не говорила, только здоровалась и слушала. Изредка изображала на лице какие-то гримасы, идентифицировать их было сложно, я думаю. Но Глен.. Он как-то выделялся из группы. Или это моё больно воображение выдумывало небылицы и не посвящало меня в них. Он всегда был приветлив и никогда не настаивал на том, чтобы я ему отвечала. Я благодарна ему. Я завороженно рассматриваю шарф, а потом машинально оборачиваю его вокруг своих плеч. Он помогает мне согреться. Но новую дрожь вызывает вопрос, на миг повисший в тишине. До этого кто-то что-то говорил, но я тут же всё забыла, когда услышала своё имя. Я даже не поняла кто спросил. Потому что сейчас все смотрели на меня и мне казалось, что я резко уменьшилась в размерах. Странно, что пол подо мной ещё не разверзся. Хотелось бы. И внутри меня ещё не сформировался позыв бросить полный призыва о помощи взгляд на Глена, как он тут же минимизировал потери моих нервных клеток. Я выдохнула, меня начало подташнивать, в ушах зазвенело. Я улавливала обрывки каких-то внезапных мыслей в голове сейчас, но не могла ухватить их за хвосты. Но глаза хватались за Глена, как за спасительный якорь. Я киваю, наконец возвращая себе слух. Кофе мне точно не помешает, пусть и паршивый, я не успела запить круассаны. И в горле от страха пересохла в двадцать пятый раз за день.
Я обхватываю пальцами стаканчик, принимая его из рук Глена, который садится рядом. - Спасибо, Глен! Я удивляюсь сама себе, звуку собственного голоса. Такое чувство, что мозг атрофировался и язык не на его импульсы сейчас отвечает. Я не хочу признаваться даже самой себе, что впервые за очень долгое время хочу сказать пару слов. Искренне, не из рядовой благодарности. Это очень странно и я пока не понимаю как мне с этими ощущениями взаимодействовать. И я, как ёжик, уже стремлюсь скрыться от мира в россыпи своих острых иголок, снова спрятав уязвимый нос. Но от Глена идёт тепло, даже больше, чем от его шарфа, обнимающего мои плечи. И сейчас я, кажется, тупо уставилась на него и размышляю о своём. Кто-то что-то говорит, даже, может быть, и он сам, а я просто смотрю, рассматривая оттенки радужки его глаз. Постепенно плечи расслабляются, колени становятся ватными, но я бы не сказала, что я снова держу весь свой груз.. или держу, но стремлюсь разделить с ним..